Когда в дни моего детства мы играли в Гражданскую войну, я всегда был белогвардейцем.
Я предпочитал быть белогвардейцем потому, что чувствовал трагедию и обреченность этих господ, в одночасье лишившихся всего, что было им дорого, чьей–то железной рукою брошенных в вихрь и навсегда закрутившихся в этом вихре. У красных такой трагедии не было, вернее, за фасадом победившего социализма я, несмышленыш, не мог разглядеть ее. Советская пропаганда рисовала красных как наглых, ржущих, уверенных в себе и торжествующе невежественных мужиков, «веRной доRогой идущих» и твердо знающих это. Идейно правильный,
я, конечно же, был за них, я был маленький гражданин построенной ими страны, которая обеспечила мне счастливое детство. Помню свой первый день в школе. «Знаете ли вы, ребята, что не все дети в мире могут ходить в школу. В эти минуты миллионы маленьких негров голодают на улицах и в подвалах», – говорила, расхаживая между рядами, здоровенная, расширяющаяся кверху училка. Я представил себя негритенком, грызущим заплесневелую корку в холодном подвале. Вниз по лестнице ко мне, скрипя сапогами, спускался молодцеватый
Гитлер со сверкающим пистолетом в руке, лучик света падал на пистолет из одинокого маленького окошка. «Как же мне повезло, что я родился в Советском Союзе», радостно подумал я… Так вот, идейно правильный, я, конечно же, был за них, мне нравилась их, наша страна, я гордился ей, но эстетически я был не с ними.
Нас принимали в пионеры весной, в день рождения Вождя. «Сегодн' 'с'бый д'нь в'шей жизни, ребята. В'м повяз'ли 'лый г'лстук…» – торжественно гнусавила длинноносая и длинновязая пионервожатая, теперь она живет в Израиле. Хор мальчиков пропел «Погоня, погоня» ужасно пискливыми пионерскими голосами, потом нас повели в кафе под названием «Аленький цветочек», где мы кушали пирожные, пили чай и смотрели мультфильм «Ну погоди». Будущее было безоблачным.
Очень интересно было утюжить пионерский галстук. Я подносил его к крану с холодной водой, и он сразу превращался в комяченную мокрую тряпку. Как только горячий утюг, шипя, касался его, расправленного на гладильной доске, он вновь превращался в гордый 'лый лоскут. Сидя на уроках, я часто жевал его концы, получая нарекания училки.
Пионеры надоедали – металлоломом, макулатурой, песнями, дурацкими навязчивыми мероприятиями. Интеллигентный мальчик, я далек был от этого; возможно, мое чувство отчужденности зародилось уже тогда. Может быть, милосердное провидение исподволь готовило меня к тем временам, когда я стану настоящим белогвардейцем.
Белогвардеец есть не политическая платформа, но состояние души. Политическая составляющая давно выветрилась из этого термина, она принадлежит истории. Белогвардеец – это человек, из–под ног которого навсегда ушла почва, человек, стремительно погруженный в чужеродную среду. Отведите Чапаева в Макдоналдс, покажите Дзержинскому «Американский пирог» – и они немедленно ощутят себя белогвардейцами. Белогвардеец – это перманентное ощущение потери, потери невосполнимой и роковой. Это бунтующий сброд за окном, это сгоревшая
маменькина усадьба, это никчемный государь, это Родина, которой нет, и неразрешимый вопрос – кто кого предал, ты ее или она тебя? Белогвардеец – это когда повсюду гремит «Яблочко», а в вашей душе романс «Гори, гори, моя звезда». «Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда». Но звезда на то и звезда, она недосягаема, понимаете ли, может статься, ее вообще давно уже нет, и только свет ее все еще доносится до нас через гигантские астрономические расстояния…
«Товарищ полковник, мы поймали красноармееца». – «Не товарищ, а господин», – верный исторической правде, поправляю я. «А. Короче, господин полковник, мы поймали красноармееца». – «Так значит, большевичок! Ну, говори, где находится тайник Красной Армии». – «Не скажу. Красная Армия всех сильней». – «Красная сволочь! Расстрелять». – «Я так не играю!» – кричит большевик, – «Я только вышел на улицу, а меня уже убили. Я тоже поиграть хочу!» – «Белогвардейцы были очень жестокими» – оправдываюсь я, снова не желая поступаться
исторической правдой.
Многие из нас стали белогвардейцами в девяносто первом году. Пионер со стажем, с надеждой вглядывался я в августе в телевизор, слушая гэкачеписта. Казалось, что липко–мглистое безумие, которое вовсю ощущалось в воздухе, еще можно изорвать в клочья, развеять, пустить по ветру. Когда я увидел трясущиеся руки человека в телевизоре, я понял, что все кончено. Великого и могучего государства, в котором мы были рождены, не стало. От него остался огромный расчлененный гниющий труп. Мы были обречены гнить вместе с ним,
подчиняясь неумолимым законам распада.
Что было бы, если бы оно осталось живым? Как сложилась бы наша судьба в нем? Стали бы мы, как сейчас, белогвардейцами? Возможно, настоящая родина наша вообще не на этой земле, но там, где горит единственная заветная звезда? А стоит ли строить на этот счет какие–то домыслы? В конце концов, существует лишь настоящее. «Кругом измена, трусость и обман», записал император в свой дневник.
Я встретил расстрелянного мной большевика у продуктового магазина, он искал денег на опохмел. «Ты что, забыл», – сопел обрюзгший барыга, – «У меня сегодня день рождения». Я в жизни не знал, когда у него день рождения. «В армию меня не взяли», – рассказывал он, – «У меня же инвалидность. Помнишь, с качелей упал и головой стукнулся». Философский дискурс этого человека, его жизненное пространство и сфера интересов так и не расширились более чем на двор с роковыми качелями… Как хорошо я его понимал.
Наспех скроенные и перекроенные, лоскутные, тревожные люди, озираясь, блуждают по земле моей отчизны. Мне странно чужды их занятия и разговоры, ритм их жизни и смысл ее. Я не отсюда, я не с ними, я не из них. Мне очень жаль их и немного жаль себя, потому что я осколок. Откуда я? Возможно, из той самой несуществующей красной страны времен скандала. В ней прошла самая счастливая пора моей жизни, светлая, чистая, ничем не омраченная, пора, когда я вступал в пионеры, собирал металлолом и был белогвардейцем
просто так, понарошку.
Лично Товарищ У
Письма читателей
Проекция на «политическую жизнь» Ростова-на-Дону. Автор материала - amin, прислал Кутх.
Кабачковая революция
Расписание санкционированных властями митингов против монетизации
спланировано до конца зимы - 23, 26, 6, 12 и т.д. На этот раз Перекокин
лидер Союза Советских Офицеров организовал митинг у здания областного
правительства, поэтому милиции было больше чем протестующих. Первыми на
митинг явились «представитель инвалидов» в штанах по щиколотку, красной
куртке и с раввинской бородой и бывший акмовец, а ныне пенсионер, Гена,
успевший за 5 лет подполья стать респектабельным в смысле жиреющим дядькой
(авоськи с газетами он променял на собачку на поводке). Ближе к 4 вечера
подтянулись сотни две инвалидов, пенсионеров и политактивистов. Митинг
начался с активизации полковника из МОБа и его подчиненных. Они грубо и
бесцеремонно начали выяснять какие партии представляют молодые борцы с
монетизацией, а полковник даже приказал одному из старейших борцов с режимом
Андрею Солодовникову («рабочему и журналисту») опустить глаза и не
будоражить народ. Но от обилия названий и аббревиатур партий, большого
количества печатных изысков неподготовленные скудные мозги милиционеров
быстро устали и они отошли далеко в сторону, а Андрюша после слов полковника
так возбудился, что до конца митинга бегал по площади и предлагал замутить,
запалить, взорвать.
На этот раз никаких громкоговорителей и трибун не было. Организаторы митинга
Перекокин и Коломейцев неформально общались со своими сторонниками в самой
их гуще. В ходе мозговой атаки родилось решение направить посланцев к
губернатору Чубу. К нему направились Перекокин, представитель от военных и
возможно еще кто-то. Часы ожидания посланцев стали для митингующих, и,
особенно, для политшизы долгожданным карнавалом (2 часа возле администрации
заниматься промоутерством своих любимых газеток), который продлит их и так
безграничные жизни еще лет на пять. От политшизы не отставали глухонемые,
которые за последнюю неделю стали звездами ростовских теленовостей. Их
свирепые гримасы и жесты мало походили на общепринятое представление о тихих
и убогих немых, безропотно убивающих своих псов. Худой сурдопереводчик,
переводящий одновременно десяток возмущенных инвалидов, олицетворял тяжкую
долю современных представителей этой профессии. Кпрфники были в хорошем
расположении духа. Одного из райкомовских секретарей возбудил вид яиц,
принадлежащих коню в глумливой скульптурной композиции, посвященной бойцам
первой конной армии, под которой проходил митинг. Он красочно рассказывал
анекдот об этих яйцах, которых нет у папы, наверно, под папой подразумевая
свою персону. Полковник Усенко спорил с членом партии с 1951 года, кто из
них больший коммунист. Два других полковника, пострадавших от власти,
призывали митингующих помочь им вернуть потерянные квартиры и невыплаченное
жалованье. Союз анархов и нацболов пополнился на этом митинге новой
организацией. Вновь возрожденная в Ростове после ухода в РРД Воронкова ВМГБ
также вступила в их патриотический блок. Анархо-коммунист Пол Пот всем
рассказывал о закономерных причинах объединения и далекоидущих планах. Им
были высказаны разумные идеи о том, что недостаточно отстаивать старые
льготы, нужно требовать новые. Более того он в духе новокропоткивизма
требует бесплатного пайка для пенсионеров, в особенности, бесплатной раздачи
кабачковой икры, которую по его разумению очень любят ростовские бабушки и
дедушки. Свои революционные идеи он намерен озвучить на общегородском сходе
жителей Ростова, который Пол Пот хочет собрать возле публичной библиотеки,
перехватив тем самым инициативу у кпрфников и жидоборцев.
К закату солнца вернулись «посланцы», которые все это время пролежали в
медкабинете обладминистрации, где им надавали большое количество таблеток
для счастливой жизни. Никто так и не понял о чем договорился Перекокин с
Чубом, но все ясно слышали даты будущих акций. Довольные скорой встречей
протестные элементы и блоки начали расходиться в направлении подземного
перехода через проспект Ворошиловский, где на ступенях кликушествовала
тетка-попрошайка, нечленораздельно проклиная что-то плохое, скорее всего
Путина.
